«Звезда моя, Аделаида» «Такой Театр» на сцене Театра юношеского творчества
23 декабря в рамках фестиваля «Рождественский парад»
«Петербургская СЦЕНА» №4, 10.12.2004г.
Татьяна Королева
«Звезда моя Аделаида» - не совсем спектакль, совсем не моноспектакль, и даже не performance. Если бы религиозная исповедь стала театральным жанром, то получился бы продукт по направленности аналогичный новой постановке «Такого театра». В основе исповеди – судьба Аглаи, придуманная Достоевским, дописанная драматургом Климом, додуманная режиссером Янковским и прожитая талантливой актрисой Ириной Полянской. Как видно, над спектаклем трудилось немало гениев. Но если попытаться вычленить вклад в постановку каждого из создателей – ничего не выйдет. Явление «Звезда моя Аделаида» - условное целое, неперсонофицированный поток сознания всечеловека, в котором любые субъективные различия стираются по сравнению с бесконечностью вопросов о смысле существования в мире людей.
Главный и единственный персонаж постановки Аглая – не списанная с Достоевского копия и не заново рожденная героиня, а Аглая – точка соприкосновения множественности Аглай во времени и пространстве. Некая временная цельность и потому истинность. В героине Полянской отражается как в зеркале вся Аделаида или лучше все Аделаиды созданные и существующие.
45-минутный монолог выпившей героини в буфете железнодорожной станции становится новым опытом существования образа, когда из множественности его характеристик, названий, форм прорывается настоящая природа Аделаиды.
В хронологическом порядке, в причинно-следственной последовательности приходит героиня к оправданию собственного существования. За точку отсчета принимается детство безоблачное, райское, тот исходный Эдем из которого возможен только один путь – вниз, поскольку все верхи уже достигнуты.
Падение происходит – через ссору с обожаемой матерью и разорение семейства, через мечты, разрушенные общественным долгом и помолвку с Идиотом, и, наконец, через замужество с поляком-аферистом, как последнее освобождение от клятв, данных в раю, как заключительный отказ от личного счастья.
Но разрушение не наступает. По формуле Достоевского неминуемым результатом страдания является очищение. На самом глубоком дне сознания Аглая находит в себе силы обрести понимание и спастись, и других спасти. И этот путь – мучительное движение из рая в смысл, где ждет ее Мышкин.
Он – центр притяжения, к которому сходятся все нити судьбы Аглаи. Он был вплетен в жизнь девушки с того момента в райском прошлом, когда Аглая-ребенок перепутала князя Христа и мать его Мадонну на иконе с собой и собственной матерью. Болезнь Идиота и несчастья Аглаи имеют одну природу: боль и высшее блаженство через боль, страдание и обретение смысла через большее страдание. Видеть Вселенную во всей ее гармонии и красоте Мышкин может исключительно во время припадков, которые как-то связаны с присутствием Аглаи. И Аглая, наблюдая страшные корчи Идиота, может прикасаться вместе с ним к самым сокровенным тайнам мира. И в этом разгадка и истинный ответ и некая цельность всечеловеческая, воплощенная в Аглае. Она за всех способна вынести муки людские и оправдать страдания секундой божественного откровения. Монолог ее – не тоска обреченной души по лучшим временам, а утверждение начал, не конечный итог, а первый шаг на пути к спасению человечества.
2004г.
23 декабря в рамках фестиваля «Рождественский парад»
«Петербургская СЦЕНА» №4, 10.12.2004г.
Татьяна Королева
«Звезда моя Аделаида» - не совсем спектакль, совсем не моноспектакль, и даже не performance. Если бы религиозная исповедь стала театральным жанром, то получился бы продукт по направленности аналогичный новой постановке «Такого театра». В основе исповеди – судьба Аглаи, придуманная Достоевским, дописанная драматургом Климом, додуманная режиссером Янковским и прожитая талантливой актрисой Ириной Полянской. Как видно, над спектаклем трудилось немало гениев. Но если попытаться вычленить вклад в постановку каждого из создателей – ничего не выйдет. Явление «Звезда моя Аделаида» - условное целое, неперсонофицированный поток сознания всечеловека, в котором любые субъективные различия стираются по сравнению с бесконечностью вопросов о смысле существования в мире людей.
Главный и единственный персонаж постановки Аглая – не списанная с Достоевского копия и не заново рожденная героиня, а Аглая – точка соприкосновения множественности Аглай во времени и пространстве. Некая временная цельность и потому истинность. В героине Полянской отражается как в зеркале вся Аделаида или лучше все Аделаиды созданные и существующие.
45-минутный монолог выпившей героини в буфете железнодорожной станции становится новым опытом существования образа, когда из множественности его характеристик, названий, форм прорывается настоящая природа Аделаиды.
В хронологическом порядке, в причинно-следственной последовательности приходит героиня к оправданию собственного существования. За точку отсчета принимается детство безоблачное, райское, тот исходный Эдем из которого возможен только один путь – вниз, поскольку все верхи уже достигнуты.
Падение происходит – через ссору с обожаемой матерью и разорение семейства, через мечты, разрушенные общественным долгом и помолвку с Идиотом, и, наконец, через замужество с поляком-аферистом, как последнее освобождение от клятв, данных в раю, как заключительный отказ от личного счастья.
Но разрушение не наступает. По формуле Достоевского неминуемым результатом страдания является очищение. На самом глубоком дне сознания Аглая находит в себе силы обрести понимание и спастись, и других спасти. И этот путь – мучительное движение из рая в смысл, где ждет ее Мышкин.
Он – центр притяжения, к которому сходятся все нити судьбы Аглаи. Он был вплетен в жизнь девушки с того момента в райском прошлом, когда Аглая-ребенок перепутала князя Христа и мать его Мадонну на иконе с собой и собственной матерью. Болезнь Идиота и несчастья Аглаи имеют одну природу: боль и высшее блаженство через боль, страдание и обретение смысла через большее страдание. Видеть Вселенную во всей ее гармонии и красоте Мышкин может исключительно во время припадков, которые как-то связаны с присутствием Аглаи. И Аглая, наблюдая страшные корчи Идиота, может прикасаться вместе с ним к самым сокровенным тайнам мира. И в этом разгадка и истинный ответ и некая цельность всечеловеческая, воплощенная в Аглае. Она за всех способна вынести муки людские и оправдать страдания секундой божественного откровения. Монолог ее – не тоска обреченной души по лучшим временам, а утверждение начал, не конечный итог, а первый шаг на пути к спасению человечества.
2004г.