«О спектаклях "Я… Она… Не Я и Я..." и "Активная сторона бесконечности"»
Петербургский театральный журнал, №27, 2002 г.
Ольга Скорочкина
Обе пьесы написал Клим, известный московский отшельник, театральный идеалист, сочиняющий свой «магический театр» как особое пространство для игры снов — чаще, увы, в тех же снах и разговорах, пробах и мечтах, чем на сцене. Он давно «перекладывает» чужие слова на собственную музыку речи: ставя собственные спектакли, переписывал Шекспира, Моэма, Конгрива, О'Нила. Вот и на этот раз, вступив в диалог с двумя знаменитыми философами, Бубером и Кастанедой, Клим разбежался, оттолкнулся от их тем, вариаций — и написал сочинения, где бесстрашно разыграл сцены собственной внутренней жизни. Он дал артистам слова, настроения, темы, с которыми можно, если правильно ими распорядиться, сыграть свое заветное «быть или не быть». Если быть — то кем, каким и ради чего пребывать на сцене. Каковы твои взаимоотношения с твоим персонажем, партнером, с самим собой, своим искусством и душой, с не осуществившимся в тебе, с тем, что еще может осуществиться… Вот в чем сущность этой игры, если совсем просто и в нескольких словах, без космического тумана. Клим подарил артистам вместе с текстом свой голос, но самое главное — дал им шанс преодолеть видимые границы жизни, сделать это смыслом сценической игры. Они отработали этот шанс достойно: на маленькой сцене «Особняка», в темном зале, мы увидели двух артистов, намекнувших нам, что человек огромен, не просчитываем и свободен, — стоило вместе с ними спуститься в подвал!.
В «Активной стороне бесконечности» героев мучает вопрос: зачем здесь публика? Чего она от нас ждет? Зачем люди вообще ходят в театр?. «Чтобы испытать свои чувства», — подсказывает им голос Клима. Два бродяги, два вечных «пасынка судьбы» (один — в рваной кожанке, другой — в каком-то ватнике), два партнера, два друга, два смертельных врага ведут тайную битву, энергетическую «перестрелку», яростно наступая друг на друга. Они говорят, будто не слыша один другого, на самом деле слыша обостренно и наперед. Их монологи, словно волны, наплывают друг на друга, заглушают, иногда они замолкают и мы слушаем напряженную тишину. Артист Лыков может взять паузу и молчать пять, семь, десять бесконечных минут сценического времени. Один простодушный зритель не выдержал: «Может, артист слова забыл?.» Артист не забыл. Артисты на наших глазах как бы вспоминают — не слова — себя, смысл своего появления на сцене, правила игры, которые могут открыть нечто большее, чем слова, сюжет, интригу и т. п. В их правилах произносить слова без интонирования, страстно, но при этом ровным тоном. Словно эти слова через тебя транслирует кто-то другой, Клим ли, Кастанеда, неважно, или Мировая душа, в которой есть и твоя частица, и только освободившись от искушения и суеты общеупотребительного театра, ты можешь в игре обнаружить «человеческое, слишком человеческое» в себе, очищенное от перьев и блесток привычного лицедейства, и понять: «Я… могу… говорить…», и сказать, наконец, как будто это не Клим для тебя написал, а у тебя здесь, сейчас, в этом темном подвале, при этих людях родилось… Что-нибудь про «горчичное зернышко мечты», или про «маленькое отверстие в сердце с игольное ушко», которое надо сделать окном и двигаться к свету… или про венчание в церкви с красивой женщиной и детей, которые будут у вас… А потом вдруг начать танцевать — странно, неистово, будто священнодействуя, погружаясь в себя, исполняя некий ритуал — и так, будто и не балетмейстер тебе это поставил (а балетмейстера, разумеется, никакого и не было), а какая-то неведомая сила тебя ведет, пусть кривыми-косыми, неправильными путями, но туда, где ты сам себе равен, и прекрасен, и свободен. Где ты очередной раз жив.
2002г.
Петербургский театральный журнал, №27, 2002 г.
Ольга Скорочкина
Обе пьесы написал Клим, известный московский отшельник, театральный идеалист, сочиняющий свой «магический театр» как особое пространство для игры снов — чаще, увы, в тех же снах и разговорах, пробах и мечтах, чем на сцене. Он давно «перекладывает» чужие слова на собственную музыку речи: ставя собственные спектакли, переписывал Шекспира, Моэма, Конгрива, О'Нила. Вот и на этот раз, вступив в диалог с двумя знаменитыми философами, Бубером и Кастанедой, Клим разбежался, оттолкнулся от их тем, вариаций — и написал сочинения, где бесстрашно разыграл сцены собственной внутренней жизни. Он дал артистам слова, настроения, темы, с которыми можно, если правильно ими распорядиться, сыграть свое заветное «быть или не быть». Если быть — то кем, каким и ради чего пребывать на сцене. Каковы твои взаимоотношения с твоим персонажем, партнером, с самим собой, своим искусством и душой, с не осуществившимся в тебе, с тем, что еще может осуществиться… Вот в чем сущность этой игры, если совсем просто и в нескольких словах, без космического тумана. Клим подарил артистам вместе с текстом свой голос, но самое главное — дал им шанс преодолеть видимые границы жизни, сделать это смыслом сценической игры. Они отработали этот шанс достойно: на маленькой сцене «Особняка», в темном зале, мы увидели двух артистов, намекнувших нам, что человек огромен, не просчитываем и свободен, — стоило вместе с ними спуститься в подвал!.
В «Активной стороне бесконечности» героев мучает вопрос: зачем здесь публика? Чего она от нас ждет? Зачем люди вообще ходят в театр?. «Чтобы испытать свои чувства», — подсказывает им голос Клима. Два бродяги, два вечных «пасынка судьбы» (один — в рваной кожанке, другой — в каком-то ватнике), два партнера, два друга, два смертельных врага ведут тайную битву, энергетическую «перестрелку», яростно наступая друг на друга. Они говорят, будто не слыша один другого, на самом деле слыша обостренно и наперед. Их монологи, словно волны, наплывают друг на друга, заглушают, иногда они замолкают и мы слушаем напряженную тишину. Артист Лыков может взять паузу и молчать пять, семь, десять бесконечных минут сценического времени. Один простодушный зритель не выдержал: «Может, артист слова забыл?.» Артист не забыл. Артисты на наших глазах как бы вспоминают — не слова — себя, смысл своего появления на сцене, правила игры, которые могут открыть нечто большее, чем слова, сюжет, интригу и т. п. В их правилах произносить слова без интонирования, страстно, но при этом ровным тоном. Словно эти слова через тебя транслирует кто-то другой, Клим ли, Кастанеда, неважно, или Мировая душа, в которой есть и твоя частица, и только освободившись от искушения и суеты общеупотребительного театра, ты можешь в игре обнаружить «человеческое, слишком человеческое» в себе, очищенное от перьев и блесток привычного лицедейства, и понять: «Я… могу… говорить…», и сказать, наконец, как будто это не Клим для тебя написал, а у тебя здесь, сейчас, в этом темном подвале, при этих людях родилось… Что-нибудь про «горчичное зернышко мечты», или про «маленькое отверстие в сердце с игольное ушко», которое надо сделать окном и двигаться к свету… или про венчание в церкви с красивой женщиной и детей, которые будут у вас… А потом вдруг начать танцевать — странно, неистово, будто священнодействуя, погружаясь в себя, исполняя некий ритуал — и так, будто и не балетмейстер тебе это поставил (а балетмейстера, разумеется, никакого и не было), а какая-то неведомая сила тебя ведет, пусть кривыми-косыми, неправильными путями, но туда, где ты сам себе равен, и прекрасен, и свободен. Где ты очередной раз жив.
2002г.