Сначала я как-то мучился: этот спектакль похож на другие спектакли Алексея Янковского. Я боялся, что это будет режиссерский самоповтор и он не приведет к тому волшебству, за которое я и люблю его театр. И потом, таким вольнолюбивым художникам-кочевникам, кому так идет мерцание и как-то не идет стабильность, непросто, наверное, заходить на территорию такого театра — государственного, большого (пусть и прячущегося во дворе), с «колоннами», размытой эстетикой и своими (то есть чужими для приглашенного режиссера) актерами. Но «Суад. Жить заново» медленно, но верно берет в свои тенета. Хотя сначала и обращаешь внимание на то, что режиссер ставит по проверенным рецептам: длинный женский монолог, неброско одетая актриса — в данном случае Ася Ширшина, пустое темное пространство, рубленая ритмизованная речь, фразы отделяются равными интервалами. Речь звучит непривычно громко для Камерной сцены, «с подачей», и актриса воспринимается стоящей на котурнах.

Сюжет вырисовывается постепенно, складывается в твоей голове из слов-подсказок. Здесь проясняется, что актриса говорит от лица арабской женщины Суад, выросшей в деревне у Иордана, в семье экстремально строгих патриархальных правил, где женщина по статусу ниже коровы. Однажды Суад увидела, как ее мать душит новорожденную дочь — ведь это еще одна дочь, и таких убитых девочек было несколько (непонятно, закапывали их тела или отдавали на съедение псам)… Роман вроде бы автобиографический, но что на самом деле происходило с Суад, никто точно не знает.

Даже удивительно, что это Ася Ширшина горела идеей поставить «Сожженную заживо», причем несколько лет это не удавалось реализовать, и вот так получилось, что поставил роман — вернее, инсценировку самой Ширшиной — Янковский. Материал перекликается с его спектаклями: то же чувство одиночества человека посреди вселенской пустоты, те же изолированность и попытка наладить контакт с внешним миром. Суад напоминает лагерквистову Сивиллу, образ которой Янковский воплотил вместе с актрисой Кристиной Скварек на сцене «Особняка»: деревенская девушка, девственная телом и сознанием, тайно встречается с парнем, теряет невинность, что противоречит религиозным установкам (у Лагерквиста героиня служит Аполлону, среда Суад — строгий Восток), героиня беременеет, об этом узнает ее ближний круг, желающий ее покарать…

Передергивает, когда представляешь себе, как роман с такой мелодраматической фабулой воплотил бы другой режиссер, как «психологически переживала» бы такой монолог другая актриса. Спектакль еще не устоялся, и на премьере у Ширшиной возник момент, когда она будто потеряла самообладание, показалось, что адская реальность, которую словесно ткет Суад, сейчас возьмет над актрисой верх и она заплачет (это не шло на пользу действию), но Ася сдержалась. И от нее — говоря о впечатлении в целом, — было не оторвать глаз: именно в силу внутренней жесткости, экспрессии, трагической энергии. В моей памяти так живо возникла Ася Ширшина 2006 года, когда она выпускалась из мастерской Вениамина Фильштинского (я видел все спектакли того курса, одного из самых мощных и богатых на актерские индивидуальности, мне кажется, за всю историю нашей Моховой). Шекспировская Кормилица, молодая и пышущая жизнью итальянка с гривой темных волос… Петербургская колдунья Ахматова, вызывающая тени близких ей людей, парящая в воздухе…

Конечно, этот режиссер умеет вывести актера «в вертикаль». Свойственная спектаклям Янковского манера, когда актер не проживает то, о чем говорит, не иллюстрирует душевными движениями, но своим надбытовым существованием входит в отношения с озвученной «литературой» в сознании зрителя, очень подошла роману Суад. У Янковского достигается эффект того, что актриса освобождается от тела, оно истаивает, звучит голос, отфильтрованный от всех реалистических мелочей, голос в сакральном понимании.

По фабуле важно, что муж сестры главной героини попытался сжечь ее (избавить семью от позора). Суад очнулась в больнице, сына удалось спасти, но она получила сильные ожоги и умерла бы, если бы не француженка Жаклин, сотрудница гуманитарной миссии…

Одна актриса сменяется другой — Дариной Одинцовой, которая до этого сидела в стороне за ударной установкой (жанр спектакля обозначен как саунд-драма, и здесь есть атрибуты рок-концерта). Теперь мы смотрим на эту историю глазами Жаклин, которая вывезла Суад в Европу и помогла не только восстановиться, но и стать гражданкой свободной страны.

Героиня Одинцовой контрастна героине Ширшиной: заведомо простенькая, «бледная», без внутренней экспрессии. Заведомо — но думается, актриса еще в поиске образа, здесь есть куда двигаться. Потом снова заступает Ширшина, во время монолога Жаклин сидевшая у стеночки: теперь Суад с распущенными волосами, в кожаной куртке, напоминает рок-певицу. Эти «мелочи», как и открывающиеся в петербургский дворик окна театра, тут содержательны.

Спустя годы Суад встречается с сыном, который воспитывался в благополучной европейской семье. Он называет ее мамой. Это вроде бы финал инсценировки, но не поставлена точка. Драматическое действие переходит в рок-концерт. Музыка, соответствующий свет, ритм… Актрисы поют, сменяя друг друга. Начиная с какого-то европейского хита, потом — «Что такое осень? Это небо». А это что — неужели «Нас не догонят»? Словесное перечисление песен вряд ли шокирует читателей, но как зритель я испытал почти шок из-за стилистического сбоя. И уже полным безумием показалась «Летка-енка», под звуки которой нам предложили танцевать.

И как же это классно. Янковский в принципе очень силен музыкальной составляющей своих спектаклей, музыка у него подобрана так, что «выбивает из седла» своим резким как бы несоответствием материалу. Где Суад, а где Шевчук и «Татушки»? Но, подобно тому, как в «Сивилле» скандинавского автора, писавшего о древнегреческом мире, в финале вдруг звучала латиноамериканская песня, которая при этом давала ощущение прорыва в божественное (да, эта песня, а не какой-нибудь пеан Аполлону Дельфийскому), здесь музыка — как глоток воздуха, реальное чувство свободы.

Не про границы между мужским и женским, Востоком и Европой, миром патриархальным и миром гендерного равенства ставил Янковский. Ты понимаешь, что вопросы о свободе, реализации, счастье, которые поднимаются здесь, касаются тебя лично. Здесь стираются границы буквально, в театральном плане: между драмой и концертом, словом и музыкой, актрисами и зрителями — и это резонирует с романом. Самое интересное — не то, что происходит на сцене (впрочем, подмостков и нет), не пресловутый «сценический текст», но механизм обращения к зрителю, преодоление спектаклем стен, которыми он ограничен, нежданный и мощный выход на тебя, живого и сиюминутного.

Редко бывает, что после спектакля так обостряется чувство жизни. Я выхожу из Театра «На Литейном» в дождливый вечер, отъединенный от внешней реальности медицинской маской, в мир, где все в масках, в неуют и нестабильность. И мне хочется жить. Меня не догонят.